В Астане ежедневно от 5 до 10 случаев без вести пропавших людей, из них 70% – пропажи детей. Но чаще они благополучно быстро находятся благодаря рассылке информации и когда подключаются соседи или просто посторонние люди, не равнодушные к чужой беде. Об этом в беседе с корреспондентом inbusiness.kz рассказала Айзада Жусупова, основатель общественного объединения волонтеров LIDER. KZ.
– Айзада, сколько человек, по вашим данным, числятся в поиске на сегодняшний день?
– На данный момент только в Акмолинской области именно по нашей линии числятся 320 человек без вести пропавших, из них 240 – по причине утери родственных связей, остальные – те, кто числятся в республиканском розыске. У сотрудников правоохранительных органов другая статистика, так как мы с криминалом не работаем.
– Что показывает практика? Куда пропадают дети?
– Если это подростки, то они убегают, ищут где-то на стороне какой-то поддержки, к друзьям убегают. Не устраивают их бытовые условия дома, с родителями часто ругаются. В основном это именно бытовые конфликты, например, когда забрали гаджет или какие-то домашние дела надо выполнить. Родители начинают ругать, и по этой причине подростки убегают из дома. Причем мальчиков больше пропадает, чем девочек.
Чаще пропадают дети с весны по осень, чем зимой, об этом говорит статистика. Скорее всего, из-за погодных условий. Весной это может быть связано и с тем, что у детей прогрессирует какая-то болезнь, поэтому они бегут из дома. В основном пропадают дети с особенностями, из дома бегут дети с аутизмом, люди с деменцией также выходят из дома и пропадают.
– Касательно аутичных детей. В Костанае был трагичный случай, когда 5-летнюю Мадину долго не могли найти. Расскажите, как быть в таких случаях, существует ли особый способ поиска и контакта с детьми с аутизмом?
– В отношении детей-аутистов существует совсем другой алгоритм действий в плане поисковых мероприятий, так как это нейроотличный ребенок, он быстро передвигается. Отсутствие страха и инстинкта самосохранения очень сильно влияет на сам процесс сыска. Например, если мы ищем обычных детей начиная от дома, где ребенок находился, то детей-аутистов мы начинаем искать с опасных зон. Это водоемы, каналы, ямы, колодцы и так далее, потому что ребенка надо "гнать" с опасной зоны в более безопасные. За отсутствием инстинкта самосохранения зачастую дети-аутисты, которые убегают и за ними гонятся, случайным образом падают в искусственные канавы, в люки. То есть они боятся громкого шума, света. Они убегают и не понимают, что потерялись, дети просто бегут от всего этого шума.
Я обучаю своих волонтеров правильному сыску аутичных детей. Например, если в обычном поиске мы можем надеть жилеты, использовать рации, громкоговорители, рупор, то здесь мы не можем ничего использовать, даже свет фар. Это может сказаться на том, что ребенок еще больше испугается и убежит вглубь. Поэтому мы снимаем жилеты, убираем свет фар, фонари, чтобы не было никакого света, шума и крика. Заранее записываем голос матери на диктофон и очень тихо ищем, начиная от опасных зон, окраин ближе к городу, чтобы гнать ребенка в безопасное место.
– Но ведь это значительно затрудняет поиски ребенка с аутизмом, как вы обходитесь без рации и тех же фонарей?
– Конечно, затрудняет. Мы отвечаем за безопасность и волонтеров, повышается бдительность по отношению друг к другу. Работа усложняется, потому что не можешь использовать свет фар, фонарей. Сейчас очень много случаев пропажи детей-аутистов. Например, если раньше, восемь лет назад, когда мы только основали фонд, у нас один случай на полгода был, то сегодня практически каждый третий без вести пропавший ребенок – это ребенок с аутизмом.
– Вот вы увидели этого ребенка, как необходимо подойти, чтобы не напугать и он вновь не убежал?
– Мы должны аккуратно подойти и окликнуть по имени. Желательно включить запись с голосом мамы, которая зовет его по имени. С собой обычно мы берем печеньки, какие-то сладости и подходим без шума, не бежим за ним, а угощаем. Сначала ребенка нужно расположить к себе, затем провожаем в машину, и, когда понимаем, что он в зоне нашей видимости и контроля, мы уже звоним матери.
– Сколько вашей организации за годы работы удалось найти без вести пропавших детей?
– Очень много. Статистика у нас каждый день разная. За восемь лет нашли около 1,5 тыс. детей, из них, к сожалению, 16% не живыми. Были у нас случаи, когда дети и в люки падали, и в канавы. Но зачастую это несчастные случаи. Криминал был в Экибастузе, где родная мать с любовником убила свою дочь Милану. Рабства и похищения детей в нашей практике, слава богу, пока не было.
– Приведите недавние примеры из практики, когда вам удалось найти детей целыми и невредимыми или наоборот? Какие ресурсы вы подключаете для поиска пропавших?
– Обязательно информационные поиски должны быть. Мы подключаем блогеров – нам очень хорошо помогает Дани Капаров, затем делаем расклейку листовок, задействуем соцсети. У нас хорошее оповещение. В последний раз у нас были поиски четрехлетнего мальчика на Левом берегу Астаны. Он пропал в 9 часов утра, а нашли его в 8 вечера благодаря рассылке.
Самый запоминающийся трагичный случай был в 2019 году, когда Амирхан Бекдаулет упал в люк. Это случилось 16 февраля, а нашли мы его 19 февраля в люке, в 70 метрах от дома. Это был тяжелый случай лично для меня и всей команды, когда ребенок умер не от того, что он туда упал, а от переохлаждения. Он трое суток там был практически живой. Очень мучительная смерть ребенка возле собственного дома, учитывая тот факт, что у "Астана Су арнасы" мы запрашивали карту расположения люков, так как там был снег и не могли знать, где конкретно находятся люки. Но нам отказали в силу того, что там якобы стратегический объект. Мама ребенка три года судилась с компанией, сотрудников многих уволили, свои были причины, но жизнь мальчика не вернуть. Чаще всего пропавших без вести находят волонтеры.
– С какими проблемами вы чаще сталкиваетесь в своей деятельности?
– У нас проблемы в плане финансового обеспечения. Было бы хорошо, если бы какой-нибудь меценат нам приобрел нужный инвентарь – те же тепловизоры, те же квадрокоптеры. А так мы сами вкладываемся в те или иные ресурсы, которые нам нужны. Даже средства на оплату рации или ремонт мы берем из своего кармана. Есть у нас такие моменты, где мы финансово просто не вытягиваем. Нам обязательно нужны "кошки", тепловизоры, подводные камеры, квадрокоптеры и вообще много что нужно.
– Оказывают ли вам поддержку в поиске пропавших государственные и правоохранительные органы?
– У нас сейчас очень налажена совместная работа с правоохранительными органами, процесс в плане сыска ускоряется. Когда нам нужно какую-то камеру посмотреть, мы обращаемся к ним. Раньше было сложнее, как будто мы им мешали, наоборот. Потом, со временем, они поняли, что мы только во благо работаем, ничего не просим взамен – никакие выплаты, зарплату, премиальные, что мы просто хотим помочь. В фонде работает порядка 80 волонтеров в возрасте 18 лет и старше, которые совмещают эту деятельность со своей основной работой.
– Все работают на общественных началах и совершенно безвозмездно. Что это – зов души?
– Да, это так. Мы находим пропавших людей, соединяем семьи, дарим радость и счастье абсолютно постороннему человеку. Это нас мотивирует. Каждые положительные поиски – это еще одна большая мотивация нам в копилку, когда мы готовы идти вперед, не останавливаться на достигнутом и делать это все лучше и лучше, учитывая плюсы или минусы при тех или иных поисках.
– Можно ли считать, что по поиску пропавших без вести больше работы проводят волонтеры, чем правоохранительные органы?
– Да. Естественно, я не могу занизить чью-то работу, каждый делает это в меру своей занятости. Просто для них это работа, а для нас больше порыв души. А когда ты это делаешь от души, ты все равно к своему делу относишься по-другому. Я работаю в сфере красоты – если я свою клиентку могу перезаписать и отложить работу, то, когда пропадает человек, ты не можешь этого сделать. Здесь на весы в первую очередь ставишь жизнь человека. Бывает такое, что мы все отменяем и выезжаем на поиски. Поэтому я не могу сказать, что кто-то делает свою работу лучше или хуже, но мы просто делаем свою работу хорошо.
– В Казахстане, по данным Генеральной прокуратуры, свыше 2 тыс. пропавших без вести людей. Многие из них – дети, которые вышли из дома много лет назад, и никто до сих пор не знает об их местонахождении. Кто-то их вообще продолжает искать?
– Да, есть детки, которые в 1,5 и 3 года пропали, это статистика за сроком давности по утере родственных связей в 15-20 лет. Тогда еще нашей организации не существовало, поэтому мы начали статистику с того момента, когда образовались восемь лет назад. Эти дети числятся на базе в МВД в республиканском розыске, и рассылка на них постоянно возобновляется на сайте.
– А есть ли в вашей практике случаи, когда находились дети, потерявшиеся 10-20 лет назад?
– Подобный случай у нас был около месяца назад. Двенадцать лет назад пропала женщина в Астане, и мы благополучно ее нашли в Российской Федерации, мы воссоединили связь с сестрой, живущей в Кокшетау. Потом был случай 20-летней давности – в Дагестане мать потеряла 12-летнего сына. Спустя двадцать лет нашли его в Германии и воссоединили с семьей. В Экибастузе к нам обратились тоже – 18 лет назад связь потеряли две сестры и с помощью волонтеров воссоединились. Очень часто бывают такие счастливые моменты, опять же благодаря информативности.
– Почему, несмотря на наличие множества видеокамер, полиция не может находить детей "по горячим следам"?
– По нашей практике, например, очень редко, когда сам "Сергек" помогает нам найти без вести пропавших, особенно ребенка. Можно где-то моментами отследить маршрут, но именно окончательную точку, где мы приблизились к без вести пропавшему, нет. Эти "Сергеки" больше для штрафов, больше для выявления нарушений, но именно в поиске пропавших людей очень редко помогают. Мы всегда это говорили, говорим и будем. Как бы ни утверждали, что они помогают, но мы сами очень тесно работаем с сотрудниками и пытаемся отслеживать такие моменты, но либо "Сергек" не видит, либо вообще нет камер, либо эта камера не туда повернута, либо не работает. В нашей практике "Сергек" крайне редко помогает. Чтобы конкретно помог найти без вести пропавшего, такого еще не было.
– А те видеокамеры, которые расположены во дворах и подъездах? Есть ли от них польза при поиске пропавших?
– Это вообще тяжелый случай, потому что ОСИ и КСК – частные организации. Даже бывают моменты, когда мы ищем ребенка и обращаемся в КСК, просим показать определенную камеру, они начинают говорить: "Ой, я сейчас занята. У меня заслуженный выходной, обращайтесь в рабочее время". Несмотря на наши слова о том, что пропал ребенок и время идет на минуты, мы получаем такой бесчеловечный ответ. Крайне редко КСК нам идут навстречу. Зачастую, если только сотрудники правоохранительных органов обращаются, и то через раз. У них тоже нет полномочий, чтобы надавить на эту частную организацию. Здесь больше зависит от самого человека и его сострадания.
– Возможно, необходимо как-то на законодательном уровне упорядочить процесс поиска пропавших и содействия "Сергек" и ОСИ в предоставлении записей видеокамер?
– Скорее всего, этим вопросом должен заняться уполномоченный орган, условно, чтобы акимат как-то повлиял и узаконил. Например, если вдруг волонтер-общественник на законном уровне (мы официально являемся помощниками полиции) обращается, вне зависимости от времени суток в экстренных ситуациях должна быть обязательно реакция на это. Знаете, тут на сострадание и на совесть уже давить бесполезно. Это нужно на законном уровне все решать.
– Говорит ли это о том, что сегодня все меньше отзывчивых людей и мало кто протянет руку помощи в такой ситуации? Или наоборот?
– Знаете, сейчас хороших людей очень много. Когда на начальной стадии поисков мы пишем, что нужна помощь добровольцев, то у нас разрываются телефоны. Особенно если это ребенок, реакция людей, можно сказать, шикарная. Мы удивляемся тому, насколько люди стали сердобольнее, небезразличнее к чужому горю. Очень много людей на это реагирует, как среди женщин, так и среди мужчин. Недавно в Сарыаркинском районе был случай, когда пропали четверо детей, и нам даже подростки на велосипедах, на мопедах помогали искать. Причем больше помогают молодежь и люди среднего возраста, от 25 до 40 лет.
Читайте по теме:
Тело пропавшей трехлетней девочки обнаружили в Алматинской области
